Эмиль Офин - Фронт[РИСУНКИ К. ШВЕЦА]
Он пожал плечами:
«Их ферштее нихт».
Я подозвал Михаила и внятно сказал:
«Я думал, здесь поедет генерал, а это какая-то штатская крыса. Документы — взять. Самого — расстрелять».
Пленный вздрогнул и поспешно сказал:
«Этот сведений неверный, я есть фон Блютих!»
Он распахнул шубу, под ней оказалась темно-зеленая генеральская бекеша.
Михаил усмехнулся.
«Оказывается, не только понимаете, а и говорить умеете. А где русскую шубу взяли?»
Я приказал главстаршине замолчать и сказал генералу:
«Можете отвечать на немецком языке. Я знаю его достаточно, чтобы не слушать, как вы коверкаете мой».
Услышав беглую немецкую речь, генерал стал меня «хвалить».
«О, вы, оказывается, культурный советский офицер. Это позволяет думать, что со мной будут обращаться, как это принято у цивилизованных народов…»
Я сказал, что это будет зависеть от него, и подал Михаилу знак. Матрос свистнул. Чаща в ту же секунду ожила. Ребята выскочили на дорогу.
Тем временем Павел вынес из генеральской машины большой кожаный портфель. Он был заполнен аккуратно сложенными и пронумерованными папками. Это были чертежи, зашифрованные характеристики и инструкции по уходу и обслуживанию нового вида вооружения.
Я дал команду собираться: все оружие сложить в подпол, лаз заминировать.
Когда все было готово, люди построились в маленькую шеренгу. Все, кроме Павла, который остался сторожить генерала, были в строю. На левом фланге стоял Вальтер Брук,
Я сказал разведчикам, что доверенная нам операция выполнена только наполовину: теперь нужно доставить командованию то, ради чего мы рисковали и рискуем жизнью. И объявил, что мы немедленно пускаемся в путь.
На листке блокнота я написал: «Кризис миновал. Больной изолирован. Рецепты у меня. Выхожу к Одинокой Сосне». Вручил листок радисту, велел передать немедленно, после этого рацию вывести из строя и следовать за нами.
Девушка вела наш отряд к линии фронта сквозь чащу, овраги и замерзшие болотца. Без отдыха, без остановок.
Мы очень торопились и прошли уже немало километров, когда услышали гул отдаленных взрывов.
Мы остановились, прислушались. Взрывы больше не повторялись. Михаил говорит:
«Гитлеровцы проникли в подпол».
Я проверил время; они пришли туда скорее, чем я ожидал.
Михаил говорит:
«Сейчас они бросятся в погоню за нами».
Я подумал: «Нет, они, без сомнения, сделали это сразу же, как только явились на место боя. Погреб и лаз могли обнаружить позже. Взрыв мог произойти уже после того, как по нашим следам бросились в погоню. Может быть, они идут за нами уже несколько часов».
Я остановил отряд на короткий отдых, подошел к пленному. Генерал выглядел измученным, но, надо отдать ему справедливость, держался спокоййо и с достоинством.
Спрашиваю по-немецки:
«Как вы себя чувствуете, фон Блютих?»
«Это не имеет значения, — отвечает он. — Вы, конечно, догадываетесь, что ваша диверсия обнаружена и что вам не удастся перейти фронт».
«Удастся или не удастся — наша забота, а вас, генерал, предупреждаю: если вздумаете кричать или попытаетесь как-нибудь иначе обнаружить себя, будете расстреляны».
Так я ему сказал, а генерал скривил губы.
«Этого вы не сделаете, — говорит. — Никакие чертежи и схемы в моих папках не откроют того, что спрятано вот здесь!» — он постучал по своему лбу.
Он был прав, этот генерал. Мы обязаны были доставить его живым.
Я пошел к Михаилу. Тот встретил меня такими словами:
«Я думаю, товарищ старший лейтенант, нам надо разделиться. Вы с пленным генералом, проводником и Павлом пойдете форсированным маршем к линии фронта. Я с большинством людей останусь здесь, задержу погоню…»
Но мне этот план показался ненадежным: сколько времени Михаил сможет с горсточкой голодных, измученных людей сдерживать погоню? Его сомнут в два счета, а потом доберутся и до нас: ведь генерал не привычен к долгой быстрой ходьбе и будет нас тормозить.
«Сделаем наоборот, Миша. Мы разделимся, как ты предлагаешь, но к фронту пойдешь ты с ребятами, а моя группа укроется в овраге, где тогда ночевали и спрятали лыжи. Там мы дождемся ночи. В портфеле три одинаковых комплекта чертежей. Вы возьмете два и немедленно отправитесь».
И дальше я объяснил: если они прорвутся благополучно, фашисты нас искать не станут: никому не придет в голову, что мы разделились. Если же Миша погибнет в бою, то, найдя чертежи, гитлеровцы тем более будут уверены, что наш отряд ликвидирован полностью. Пока этот маневр разгадают, мы успеем перейти линию фронта.
На том и порешили. Отряд Михаила ушел, а мы пятеро добрались до оврага, откопали из сугроба лыжи и стали дожидаться утра.
Проклятый мороз разгулялся вовсю — стволы деревьев трещали, в темноте снег казался лиловым, но вдруг на него легли серебряные полосы и все озарилось бледным светом; это взошла луна над Макарьевской Пустынью. Наверно, это было очень красиво, но, вы сами понимаете, друзья, нам было не до того…
На рассвете я скрепя сердце отправил девушку в разведку. Генерал спал прямо на снегу — ему в барской шубе было хоть бы что, — а мы трое — Павел, Брук и я — подобрали под себя ноги и сидели как турки. Из лесу не доносилось ни звука. Так вот проходили часы.
Время от времени один из нас вскакивал и принимался прыгать на месте, чтобы хоть немного согреться. Наконец — честно говоря, я насилу дождался — появилась девушка. Плетется, бедняжка, измоталась, видно, до последнего, но глаза веселые.
«Мне удалось, — говорит, — проникнуть на болото. Приблизительно в четырех-пяти километрах от леса фашисты свернули в сторону расположения своих батарей. Ушли».
«А следы наших?» — спрашиваю.
«Ведут к Одинокой Сосне. Я думаю, наши благополучно перешли фронт».
У меня отлегло от сердца. Взял я девушку за драный рукав, поблагодарил. Потом мы поели, что осталось, отхлебнули по глотку спирта и тронулись в последний перегон.
У старой березы, на которой около двух недель назад Михаил сделал зарубку, нас ждала неприятность: генерал неожиданно сел в снег и отказался идти дальше. Я вынул пистолет и приказал ему встать. Но фон Блютих, чтоб его черт взял, демонстративно разлегся на снегу и объявил: «Я плюю на ваши угрозы!» — повернул голову в своей бобровой шапке и действительно плюнул в сторону Вальтера Брука.
Я велел Павлу и Вальтеру скрепить лыжи перекладинами. Через несколько минут фон Блютих уже лежал связанный по рукам и ногам, с кляпом во рту. Мы, словно мешок, уложили на «сани» его грузное тело и взялись за постромки…
Клыч замолчал, потому что хозяйка дома поднялась с места и, обняв сына за плечи, сказала:
— Прости, Лаврентий, что перебила. Сережке давно пора спать. Наслушался, теперь во сне увидит всякие страсти.
Сережа забился в руках у матери.
— Ни за что! Самое интересное вдруг не узнаю! Я совсем не хочу спать!.. — Он готов был разреветься.
Офицеры заступились за Сережу, и Константин Петрович сказал:
— Пусть Сережа дослушает вместе с нами. Он должен знать наш вчерашний день.
— Да, должен. Пусть слушает, — согласился Клыч и продолжал: — В том месте, где болото имело наименьшую ширину, в него далеко вдавалась узкая полоса земли. Она оканчивалась острым мысом, на краю мыса стояла старая одинокая сосна. Издалека отовсюду было видно это дерево. Случайно уцелело. На него грустно было смотреть: обугленное, искалеченное снарядами.
Пока мы ползли по ничейной земле, луна успела побледнеть, уже появились проблески скучного зимнего рассвета, но стороны — наша и вражеская — еще были покрыты мглой. Мы, не поднимаясь на ноги, остановились перевести дух. Девушка наша тут же уснула.
Я с беспокойством думал, что продолжать путь при свете, да еще с таким грузом, как генерал, невозможно: болото простреливается со всех сторон. Я знал: в двух шагах от сосны есть глубокая снарядная воронка, и решил добраться до нее, пока не рассвело, и там дожидаться темноты.
А Павел словно угадал, о чем я думаю.
«Если бы этот чертов генерал не заавралил, — говорит, — мы бы давно были у своих. И всего-то метров триста осталось. Может, махнем?»
Скрепя сердце я растолкал девушку и протянул флягу со спиртом, заставил глотнуть.
Потом мы, трое мужчин, опять взялись за постромки. Поползли дальше.
В нескольких метрах от сосны я дал знак остановиться. Подобрался к краю воронки, заглянул вниз. И тут чьи-то пальцы как схватят меня за горло: «Хальт!»
Задыхаясь, теряя сознание, я вырвал из-за пояса нож и ткнул им наугад в темноту. Фриц отпустил меня, но зато со дна воронки ударила вспышка. Выстрела я уже не слышал…
Клыч обвел гостей возбужденным взглядом и выразительно постучал пальцем по шраму на лбу.
— Ну, а дальше доскажет Шура-Александра Васильевна застенчиво улыбнулась.
